Написать письмо и умереть

В июне 1941 года такие же студенты, как ты, озабоченные сессией, бегали по городу с конспектами и учебниками. И студентка ЛГУ Соня Лебедева еще не знала о надвигающейся войне, когда писала письмо своему другу на Памир: «Сессия идет у меня скверно, начало, правда, как всегда, хорошее: польский — пять, английский и диамат — четыре. Завтра литература второй половины XIX в. Совсем плохо знаю С­Щедрина, которого совсем не люблю и поэтому не читаю. Возможность получить стипендию считаю почти потерянной, так как сдавать надо еще три предмета, а у меня настроение уже совсем испорчено. Заниматься не хочется, все страшно надоело...». У нее впереди было еще девять долгих дней до начала войны. Старейший университет Петербурга наравне с остальными встал на защиту своего города и страны. Войной ЛГУ был разделен на два университета: один в Ленинграде, другой в Саратове. По приказу ректора 130 человек остались в осажденном городе спасать сокровища университета. В лабораториях ЛГУ готовили бутылки с зажигательной смесью, в здании исторического факультета находился госпиталь, а в главном — учились стрелять из винтовок. Оставшиеся сотрудники спасали библиотеку и оранжерею, а иногда даже жертвовали жизнью ради спасения книги. Так, например, в 1942 году библиотекарь София Николаевна Эрбатова спустилась за книгой на 1 этаж и не вернулась. Обнаружили ее на следующий день мертвой. Но никто не забывал о том, что это университет… Поэто­му 1 сентября 1941 года начались занятия. И по мере возможности они продолжались до конца блокады. Можно ли представить, что ощущали тогдашние студенты? Что можно чувствовать, слушая лекцию под вой снарядов, когда половина твоих друзей погибла на фронте, а лучшую подружку убило осколками снаряда на выходе из университета?

Юрий Павлович Францев, преподаватель института Культуры вспоминал: «Всю страшную зиму приходили ко мне студенты института имени Н.К.Крупской и сдавали экзамены, которые не успели сдать осенью. Перед моими глазами стоят образы студента и студентки… Я спросил их — «Вы чем­то расстроены?» — «Да, вчера мы похоронили нашего сынишку…!».

Этот вуз тоже не миновала общая участь. Все военнообязанные преподаватели и студенты шли на сборный пункт, остальные записывались в народное ополчение, не забывая при этом досдавать оставшиеся экзамены и получать дипломы. Весь институт остался на плечах двух женщин, которым и пришлось впоследствии отвоевывать его и восстанавливать. В 1941 году 45 девушек поступили на библиотечный факультет. Но институт все­таки пришлось закрыть, точнее реорганизовать в факультет института им. Покровского. Однако его коллектив сохранился как единый рабочий организм до окончательного возвращения в свое родное здание на Дворцовой набережной.

Немалую поддержку блокадный город получил от ЛЭТИ. Оно и понятно, ведь в институтских лабораториях было множество приборов, которые были переданы для оснащения эсминцев. Часть здания института занял штаб Балтийского флота. Активно работал класс связистов­операторов. Из­за упавшего снаряда два нижних этажа первого корпуса были полностью залиты водой. Но занятия все равно продолжались в подвале института четыре раза в неделю по четыре часа вечером. Среди прочих многочисленных дневников и воспоминаний студентов и преподавателей ЛЭТИ сохранились дневниковые записи студентки Сильвии Восковой: «1941 год. Сентябрь­октябрь. В институте пусто и холодно… Лишь на втором этаже кричат плакаты с вестями с фронта — здесь всегда толпятся студенты, преподаватели, служащие». В марте 1942 года основная часть преподавателей и студентов института была эвакуирована на Кавказ. Две недели 120 человек без еды и воды шли пешком в Моздок. Сейчас это сочли бы подвигом, но в условиях военного времени это было нормальным явлением.

Я учусь в РГПУ им. Герцена. Поэтому историю родного университета оставляю напоследок, как некое подведение итогов. В музее нашего универа сохранилось много материалов, документов, приказов и писем из блокадного Ленинграда. Напротив главного корпуса стоит памятник герценовцам, отдавшим свою жизнь за родину. Около него на скамеечках постоянно сидят студенты. Конечно, они не знают про «Виталика», который, будучи студентом ЛГПИ, ушел на фронт. Его письма сохранились в музее, но их немного. Всего восемь писем «маме и Тамаре», последнее — 7 строчек: «… одно неприятно здесь — кругом болота, болота, болота…». В конце — надежда на скорую встречу. Через месяц его не станет.

Про всех не расскажешь. Да и стоит ли запоминать их имена? Вряд ли думали о вечной памяти, когда умирали за свой город, за свой дом. Может это и правильно, что памятник тем, благодаря кому мы сейчас живем и учимся, воспринимается как место для курения. И напиши я хоть сто статей на эту тему, ничего не изменится.

Но я не могу не восхищаться людьми, которые в нечеловеческих условиях, каких нам сейчас и не представить, умудрялись не только выживать, но и жить, учиться, получать дипломы и даже создавать семьи. Которые спасали не только жизни близких, но и книги, которые ты сейчас читаешь в библиотеке.

Моя подруга недавно сказала: «Наше поколение не способно на такое. У них была идея, а у нас нет. Мы никогда не сможем совершить подобное». К великому сожалению, я с ней полностью согласна.

                                                                                                                                                Алиса ВОРОБЬЕВА

     Свежий номер